Олег Марин - Порог резистентности [СИ]

– Ну уж нет, – засмеялся Тимур. – На место пилота я тебя не посажу. Наше дело малое. За аутер-кидами приглядывать и первыми голову сложить, если придется.

Слон пожал могучими плечами и выразил надежду, что не зря слетают – авось, на звездах какие-нибудь бабы найдутся.

Тронутая ржавчиной дверная ручка легла в ладонь. Как лапа дохлого животного, подумал Тимур и передернулся.

Соберись, старик, через силу приказал он себе. У тебя нет выбора. Нет, не так. Выбор есть всегда, но сбежать молча, трусливо, не смея взглянуть ей в глаза в последний раз – это не выбор. Это моральное самоубийство.

Почему-то вспомнился Гросс. Железный старик наверняка нашел бы слова. Все объясняющие, раскладывающие по полочкам и отпускающие грехи. Но Гросс остался лежать за миллионы световых лет отсюда, в сердце планеты, которую ненавидел. И слава богу, сказал себе Тимур. Потому что иначе ему бы тоже пришлось сейчас подходить к какой-нибудь двери, чувствуя себя полным и окончательным дерьмом.

Квартира опять оказалась незаперта. На мгновение Тимур ощутил две абсолютно разнонаправленных эмоции – страх и облегчение. "Что-то случилось?" – "Ничего не нужно объяснять!". Потом из дальней комнаты донесся надтреснутый мамин голос, и наваждение схлынуло, вытесненное стыдом.

– Привет, мам! – крикнул Тимур. – Это я!

Шаги – неуверенные, шаркающие – дыхание с присвистом, обтянутая морщинистой с пигментными пятнами кожей рука, придерживающаяся за стену.

– Тимурка! Наконец-то! А мы ждем, ждем…

– Привет, мам, – повторил Тимур.

Прикоснулся губами к впалой щеке, мимолетно удивившись, как низко пришлось наклониться.

– Иди же сюда, – мама зашаркала обратно в комнату, на ходу рассказывая: – Моим ребятам гораздо лучше! Сейчас сам увидишь, Леночка буквально расцвела! И ведь знаешь, что интересно – ей больше совершенно не нужна фуду. Так что мы сейчас чайку попьем, сынок. Я и печенек наделала. Теперь у нас на все хватает, спасибо тебе!

Тимуру показалось, что он сейчас грохнется в обморок. От этого голоса, наполненного искренней любовью и радостью; от запаха, царящего в квартире – чуть сладковатого, вкрадчиво-гадкого; от осознания невыносимости, невозможности того, что он собирался сказать этой старухе – а ведь когда он только вернулся с каторги, мать выглядела гораздо лучше – или нет?

И когда перед глазами начала медленно закручиваться черная воронка, поглощая и без того скудный свет дешевой лампочки, Тимур сказал:

– Мама, я не могу забрать тебя отсюда.

Мать повернулась – медленно, не отрывая от выцветших обоев ладони. Снизу вверх взглянула в лицо сына.

Не отводи глаза, приказал себе Тимур, не смей! Ты заслужил все, что она тебе сейчас скажет!

– Забрать? – растерянно повторила мать. – Куда же, Тимурка?

– Я говорил тебе, помнишь? Про Марс. Понимаешь, колония прими оказалась слишком большой. Даже среди них пришлось отбирать тех, кто переедет. Старики, больные и неполноценные… они остались.

– Да что ты, сынок, – мама протянула руку и легонько погладила Тимура по щеке. – Главное, что у вас с Рифом все хорошо. Куда мне? Я бы и не согласилась. И детишки мои все тут. Леночка.

– Какая Леночка, мам?! – закричал Тимур, чувствуя, как рвется на куски сердце. – Они выживут, понимаешь?! Они смогут приспособиться, а ты – нет!

– Глупости, – строго сказал мама. – Ты ошибаешься, Тимурка. Ты просто давно не видел Леночку. Она очень выросла, и знаешь, она мне помогает. Помогает жить.

– Что? – сипло спросил Тимур. – Она – тебе – помогает жить?

Вместо ответа мать потянула его за собой, в комнату.

Запах здесь был таким густым, что пропитанный им воздух можно было резать ножом. Но мать, кажется, ничего не замечала. Она прошаркала к кровати, присела на краешек, осторожно откинула толстое одеяло.

Тимур сглотнул – то, что лежало под одеялом, походило на человека не больше, чем снегожорка на своих родителей-биши. Часто пульсирующее синим переплетение сосудов, подергивающаяся бахрома, рука, изогнутая так, как не может согнуться человеческая конечность с костями и суставами внутри.

– Видишь, – ласково спросила мама, не отрывая глаз от существа в кровати. – Правда, она выросла?

Тимур молча кивнул, забыв, что мать не смотрит на него. Но ей и не требовался ответ. Мать сказала что-то, обращаясь к "Леночке" – неразборчиво, но явно с любовью. Обеими руками сжала оплетенную синими венами конечность…

Тимур увидел, как на маминых щеках проступает румянец. Как распрямляется согнутая спина. Платок соскользнул с маминых плеч на пол, но она не заметила этого, продолжая разговаривать на незнакомом Тимуру языке со своим ребенком.

Неужели и его это ждет?

– Прости, мама, – тихо сказал Тимур. – Мне надо идти.

– Конечно, иди, сынок. Леночка говорит, что тебя уже ждут, – один короткий, бездумный взгляд – и мать опять склонилась над лежащей в кровати приемной дочерью.

– Прощай, мама.

Тимур постоял еще рядом с ними, чувствуя, как испаряется груз, лежавший на сердце. Она бы все равно не ушла, сказал он себе. Ты сделал все, что мог. Опять. В который раз. Не твоя вина, старик, что каждый раз этого оказывается недостаточно.

Из переливающейся пленки пространника кубарем выкатился тощий загорелый мальчишка лет семи. Стрельнул глазами по сторонам, одарил Тимура мимолетной щербатой улыбкой и ящерицей ввинтился в узкую щель между шершавым коричнево-серым боком корабля и стеной ангара.

Спустя пару минут из той же дыры послышалось громкое пыхтение. Через пару секунд наружу с отчетливым чпоком, как пробка из бутылки, вывалился Гердт. Отдуваясь, он принялся озираться. Заметив Тимура, шагнул навстречу, обеими руками держась за поясницу:

– О, Ларин! Пацаненка не видел? Нахальный такой, шустрый… Главное, месяца не прошло, как из джунглей вылез, а уже разбирается во всех этих аутерских премудростях! Никаких нервов не хватает!

Тимур не успел ответить – из портала испуганно выглянула молодая женщина-прими. Сильная стройная фигура. Миловидное лицо. Выгоревшие на солнце белые волосы. Пронзительно-синие глаза на загорелом лице смеялись, от уголков губ разбегались веселые морщинки. Увидев Гердта, она облегченно улыбнулась и шагнула к ним. На руках она держала ребенка, такого же смуглого и крепкого, как она сама.

Гердт сделал странное неоконченное движение – будто хотел заслонить женщину от Тимура – но потом с вызовом задрал подбородок и преувеличенно-бодро сказал:

– Это Тина.

– Тимур, – ответил Тимур, с интересом разглядывая женщину.

Та легко и свободно рассмеялась непонятно чему и, кивнув новому знакомому, обратилась к Гердту: